Ерёменко А. М.

Анализируется соотношение понятий социального действия и исторического события. Показывается, что несмотря на значительное сходство этих понятий, теория исторического события не может быть сведена к теории социального действия. Ист. 10.

Целью данной работы является анализ соотношения понятий «социальное действие» и «историческое событие». Теория социального действия является одной из наиболее разработанных парадигмальных концепций в современной социологии и социальной философии. Но, на наш взгляд, того же самого нельзя сказать о теории исторического события. В последнее время в рамках исторической социологии и исторического акционализма, в частности, предпринимаются попытки «вписать» историческое событие в социальное действие. Но, с нашей точки зрения, такой подход нельзя признать вполне продуктивным по той причине, что взаимосвязь рассматриваемых понятий достаточно сложна и не может быть сведена к родо-видовому отношению.

Выделяя в качестве предмета исторического акционализма исторические действия социальных субъектов, то есть действия, нацеленные на преобразование существующих общественных отношений, [1,с.101]. И.Гавриленко анализирует понятие исторических типов развития, под которыми он понимает характерные для некоторых общественных условий способы соединения различных моментов и структурных элементов в единый, внутренне упорядоченный в своих частях исторический процесс [1, с.111]. В качестве основных исторических типов развития он выделяет стихийно-эволюционный, насильственно-революционный и реформационно-консенсусный типы. На наш взгляд, понятие исторического типа развития обладает значительной эвристической и методологической ценностью. Оно подводит нас к необходимости и целесообразности введения в социальную философию понятия способа событийствования (впрочем, разработка данного понятия выходит за рамки нашей статьи).

В связи с этим пока отметим следующее. Анализируя состояние современной исторической социологии, Н. Романовский очерчивает широкий круг основных проблем данной дисциплины. К ним относятся:

показ связи аспектов прошлого с актуальными современными проблемами; построение социологических теорий на эмпирической базе исторического материала; компаративные историко-социологические исследования; история современности как эпохи, делающая прогнозы общественного развития [2, с.14]; исследование роли исторического сознания, традиций, институтов прошлого; анализ социально-исторических алгоритмов и специфики развития регионов [3, с.119]. В этом перечне проблем особый интерес у нас вызывает проблема конструирования механизма ‘’работы” истории [3, с.119]. Поскольку история непосредственно осуществляется в событиях и через события, то уяснив специфику способа событийствования, характерного для разных социумов и разных периодов истории, мы поймём саму суть механизма ‘’работы’’ истории. Мы полагаем, что ‘’угрожающее’’ разнообразие направлений и позиций в современной исторической социологии, о котором пишет А. Черных [4, с.91], равно как и чрезмерный концептуальный плюрализм современной философии истории может быть упорядочен, если в качестве общей теоретической основы эмпирических исследований будет разработана теория исторического события.

В контексте рассматриваемой проблематики представляет интерес рассмотрение П. Штомпкой социального изменения (события, ситуации) как травмы [5; 6]. Штомпка полагает, что травмирующие факторы события определяются референтной рамкой. ‘’Событие (ситуация) становится полной травмой, чем-то разрушительным, шокирующим, болезненным лишь по отношению к нормам, стандартам упорядоченности’’ [6, с. 7]. Отсюда, на наш взгляд, вытекает следующее. Во всяком историческом событии, безусловно, присутствуют травмирующие элементы, но невозможно свести к травме любое историческое событие. Всякое историческое событие вызывает как позитивные, так и негативные для различных социальных групп последствия. Причём,- что особенно интересно - как первые, так и вторые могут оказаться травмирующими (например, объективно позитивные для данной группы изменения могут субъективно восприниматься ею как травмирующие). Получаем: всякое историческое событие в той или иной мере травматично, но не всякое историческое событие есть травма.

В данной статье мы покажем, каким образом понятие исторического события соотносится с тем классическим пониманием социального действия, которое даёт М.Вебер. Задача, которую мы ставим перед собой, заключается в том, чтобы показать недостаточность теории социального действия как концептуальной основы теории исторического событие, а также в том, чтобы предложить некоторые понятия, обладающие, на наш взгляд, эвристической и методологической ценностью для построения теории события.

Мы предложим собственное определение понятия «историческое событие». Историческое событие есть действие, совершаемое индивидуальным или групповым актантом, изменяющее существующие условия и обладающее относительной самостоятельностью в системе событий, целостностью и значимостью для хода исторического процесса. Исторические условия есть создавшиеся в результате прошлой деятельности актантов социальные институты и вещные факторы, значимые для нынешней деятельности актантов. В современной социологии широко используется введённый Т.Парсонсом термин «актор». Каково же отличие актанта от актора? Прелагаем простое различение. Актор есть субъект социального действия, актант есть субъект исторического событийствования. Таким образом, отличие актанта от актора сводится к отличию исторического события от социального действия.

Итак, “событие” определяется нами через “действие”. М.Вебер даёт следующее определение социального действия: ““Действием” мы называем движение человека (независимо от того, носит ли оно внешний или внутренний характер, сводится ли к невмешательству или терпеливому приятию), если и поскольку действующий индивид или индивиды связывают с ним субъективный смысл. “Социальным” мы называем такое действие, которое по предполагаемому действующим лицом или действующими лицами смыслу соотносится с действием других людей и ориентируется на него” [7, с.602-603].

Широко известна веберовская классификация социальных действий. Он подразделяет их на: 1) целерациональные, основанные на ожидании определенных действий других людей и “предметов” и на использовании этого ожидания в качестве условий и средств достижения рационально поставленной цели; 2) ценностно-рациональные, основанные на вере в безусловную самодовлеющую ценность определенного поведения, независимо от его последствий; 3) аффективные, обусловленные аффектами или эмоциональным состоянием индивида; 4) традиционные, основанные на длительной привычке [7, с.628].

Это классификация действий по их мотивационно-интенциональному аспекту. Вебер предпринимает шаги различения действий в более широком контексте социальных отношений, однако их нельзя признать удачными. Так, он говорит, что социальное действие “может быть ориентировано на прошедшее, настоящее или ожидаемое в будущем поведение других. Оно может быть местью за прошлые обиды, защитой от опасности в настоящем или мерами защиты от грозящей опасности в будущем” [7, с.625]. Это различение вообще нельзя назвать классификацией. Во-первых, оно исходит из разных оснований: отношения ко времени и к действиям других людей. Во-вторых, бросается в глаза, что действия других людей сводятся к “обидам” и “опасностям”. Применив такую классификацию к событиям, мы получим совершенно неудовлетворительные результаты. Безусловно, обида и опасность являются очень важными, но не единственными факторами исторической событийности. Нельзя сбрасывать со счетов такие побудительные причины событийствования, как желание власти, славы, обогащения (в том числе зависть к чужому богатству), установление справедливости или вообще “справедливого общества”, утверждение “правильной веры” или вообще каких-либо идеологических ценностей и т. д., и т. п. Хотим подчеркнуть, что здесь мы не претендуем на полноту классификации событий, но даже при беглом взгляде на приведенный нами перечень напрашивается, например, следующее разделение. Можно выделить события-реакции (обида, месть, защита от опасности) и события- интенции (желание власти, славы и т. п.).

Однако вернемся к веберовской классификации социального действия. Если попытаться применить ее к событиям, то некоторые моменты будут нас частично не устраивать, а некоторые - полностью. Социальные действия находятся всецело внутри человеческого мира. М.Вебер подчеркивает, что действие не может быть названо социальным, “если оно ориентировано только на поведение внешних объектов”. Он отказывается признать социальный характер даже одинокой молитвы или медитации. Действие носит социальный характер “лишь в том случае, если оно ориентировано на поведение других” [7, с.625].

Историческое событие, безусловно, теснейшим образом связано с человеческим миром, но оно не всецело внутри этого мира. Те или иные природные явления, в первую очередь, неординарные, но также и ординарные, могут оказаться историческими событиями. Так, извержение Везувия в 79 г. или тайфун “Камикадзе” у берегов Японии в 1281 г., безусловно, являются событиями. Когда множество людей открывают зонты во время дождя - это не есть социальное действие, говорит Вебер. Но когда монгольские воины барахтаются в морских волнах, сброшенные туда ураганом, то это есть историческое событие. Природное явление не обязательно должно быть исключительным, чтобы иметь в себе потенциал событийности. Например, если засуха вызвала неурожай, каковой, в свою очередь, привел к крестьянскому восстанию, то эта засуха также является историческим событием. Если быть более точным, она является событием, входя в событие “крестьянское восстание”. И так же во всех прочих случаях. Безусловно, природные явления могут приобрести исторический характер лишь в силу их воздействия на человеческий мир. Но в этом воздействии-то и все дело! Событие есть единство воздействия и претерпевания, причём сущность события более выражается в воздействии, чем в претерпевании. Так вот, воздействующим (а следовательно, событийным в узком смысле слова) может быть не только человек, но и природа.

Пойдем далее. Традиционные действия явно не событийны и могут вообще игнорироваться в теории событий. Событие всегда в той или иной степени ориентировано на изменение социальной реальности, и оно представляет собой достаточно значительный акт такого изменения. В каком-то смысле традиционное действие может в редких случаях оказываться событием. Это те случаи, когда деятель, ориентированный на традицию, вынужден совершать действия, выходящие за рамки традиции, именно для того, чтобы защитить традиционные ценности. Он совершает экстраординарные действия во имя сохранения традиции. Но тогда следует ли такое действие относить к традиционным? Не следует ли отнести такое действие к ценностно-рациональному типу? Ведь приверженец традиции событийствует исходя из системы ценностей, которые он хочет защитить. Напомним, что и сам М. Вебер считал традиционное действие как бы “пограничным случаем” социального действия, подчеркивая, что “в ряде случаев” оно приближается к ценностно-рациональному действию [7, с.628]. Думается, что событийствование и есть такой случай.

К своему изумлению, мы обнаруживаем, что целерациональные действия также, как правило, не являются событийными. Впрочем, здесь имеем более сложную картину переплетения в событии целерационального, ценностно-рационального и аффективного компонентов. Мы настаиваем на том, что во всяком историческом событии присутствуют все три типа социального действия. Александр Македонский, осуществляя Персидский поход и яростно событийствуя в каждой схватке, исходит, прежде всего, из таких ценностей, как слава, власть, доблесть, героизм. Официальной мотивацией похода является “священная месть”, прежде всего, за поруганные во время похода Ксеркса эллинские святыни, а также за убитого (якобы) персами отца. Впрочем, мы не склонны придавать особого значения этим мотивам, считая их чисто внешними и формальными. Во-вторых, готовя поход и руководя действиями войск в каждой операции, Александр, безусловно, действует рационально, причем именно целерационально в чисто формальном смысле, на котором настаивает Вебер. Хорошо зная принципы стратегии и тактики, Александр стремится строить действия своих боевых единиц так, чтобы достичь победы. Его действия целесообразны сугубо с точки зрения достижения военного успеха, безотносительно к тому, осуществляют они или нет некие “высшие” идеалы некоего “Высшего разума”. Наконец, в-третьих, во многих решающих моментах кампании Александр действует чрезвычайно аффективно. Он не просто ведет гетайров в атаку - он заражает их и все войско своей пассионарностью. Интересно, что повышенная аффективность Александра и его ближайших соратников оказывается немаловажным фактором успеха боевых действий, т.е. работает на целерациональные аспекты событийствования. Какой же тип социального действия оказывается здесь наиболее важным? Безусловно, ценностно-рациональный. Он подчиняет себе в структуре события целерациональный и аффективный типы. Если без вторых не было бы успеха боевых действий, то без первого не было бы самого похода.

Справедливости ради следует отметить, что Вебер понимал диалектику взаимодействия идеальных типов в конкретном социальном действии. Например, он показывает возможность различных отношений ценностнорациональной и целерациональной ориентации внутри одного и того же действия [7, c.629] и даже прямо говорит: “Действие, особенно социальное, очень редко ориентировано только на тот или иной тип рациональности.” [7, с.630] .

Но, может быть, этот синкретизм типов действия характерен только для социальных в узком смысле слова событий (войн, революций, реформ и т.п.)? Может быть, в событиях в сфере культуры мы найдем чистые типы социального действия? Думается, событийность в сфере художественного творчества сразу же отпадает. Всякий согласится с тем, что ценностные и аффективные аспекты деятельности, во всяком случае, не менее значимы для художественного творчества, чем целерациональные (технологические), хотя мы не собираемся приуменьшать и значимость этих последних. То же самое трудно отрицать относительно философствования. Обратимся к наиболее рациональному виду событийствования - научному. Может быть, он представляет собой целерациональное действие в чистом виде? Нет. Многочисленные исследования науковедов и историков науки убедительно показывают важность ценностных установок ученого для его повседневной работы и главное - для достижения им значимых результатов. Ограничимся одним, но довольно ярким примером. “Физик №1” ХХ в. А. Эйнштейн в своем мировоззрении склонялся к созерцательному эстетизму древних греков. Поиск спокойствия, уравновешенности, гармонии всегда был важной интенцией его научных изысканий. Он почувствовал себя “несчастным”, когда А. Фридман показал, что Вселенная может иметь изменяющийся объем. Он сам вполне недвусмысленно раскрывает ценностные основы своего обращения к физике: “Там, во вне, существовал большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило как освобождение, и я скоро убедился, что многие из тех, кого я научился ценить и уважать, нашли свою внутреннюю свободу и уверенность, отдавшись целиком этому занятию. ... Дорога к этому раю была не так удобна и завлекательна, как дорога к религиозному раю, но она оказалась надежной, и я никогда не жалел, что по ней пошел” [8, с.260]. Мы видим, что “обращение” к физике в данном случае имеет почти религиозный смысл.

В веберовской концепции нас не вполне устраивает также настойчивое подчеркивание наличия смысла как важнейшего фактора конституирования социального действия. На наш взгляд, вопрос о смысле вполне может быть вынесен за скобки при исследовании структуры события. Это способно вызвать недоумение. Могут сказать: “Неужели вы считаете исторические события бессмысленными?” На это мы ответим, что это отдельный вопрос, рассмотрение которого выходит за рамки нашей статьи; впрочем, мы отнюдь не отвергаем такой возможности, равно как и обратной. Наша позиция такова: обладают или не обладают исторические события смыслом, само по себе наличие или отсутствие смысла не имеет никакого значения для структуры события.

Начнем с того, что не совсем ясно, что такое “смысл”. В современной логике и в аналитической философии существует богатая традиция размышлений о проблеме смысла, которой мы не будем здесь касаться. Очевидно, что М. Вебер не принадлежит к этой традиции. Создается впечатление, что он полагал значение понятия “смысл” интуитивно ясным. Вместо определения данного понятия у Вебера находим: “Слово “смысл” имеет здесь два значения.

Он может быть а) смыслом (курсив мой - А.Е.) действительно субъективно предполагаемым (курсив Вебера) действующим лицом в данной исторической ситуации.; б) теоретически конструированным чистым (курсив Вебера) типом смысла (курсив мой - А.Е.), субъективно предполагаемым гипотетическим действующим лицом.” [7, с.603].

Итак, смысл определяется через “смысл”. Единственное, что здесь бесспорно, это подчеркивание субъективного характера смысла социального действия. “Здесь вообще не идет речь о каком-либо объективно “правильном” или метафизически постигнутом “истинном” смысле” [7, с. 603]. У нас создалось впечатление, что смысл действия синонимичен для Вебера цели данного действия во взаимосвязи со средствами ее достижения.

Так, например, он говорит: “Каждый артефакт, например, “машина”, может быть истолкован и понят только исходя из того смысла, который действующий человек (ориентированный на самые различные цели) связывает с его изготовлением и применением. Чуждыми смыслу остаются все процессы или явления. лишенные предполагаемого смыслового содержания, выступающие не в качестве “средства” или “цели” поведения, а являющие собой лишь его повод, стимул или помеху” [7, с.606].

Но если смысл социального действия представляет собой чисто субъективную цель субъекта данного действия, то можно ли то же самое сказать о смысле исторического события? Думается, что нет, и объявляя “войну” смыслу событий, мы в данном случае боремся против того самого психологизма, который оказался не побежденным М. Вебером, ибо подчеркивание им важности смысла действий является протаскиванием отвергаемого психологизма. Давайте снова обратимся к природным событиям, втянутым в историю. Никто не станет отрицать, что, не впадая в дурной телеологизм, можно найти субъективный смысл в тайфуне 1281 г. или в буре 1588 г., разметавшей остатки Непобедимой Армады. Да, но субъективный смысл был в ответных действиях людей, втянутых в эти события. Мы обнаруживаем, что “смысл” для монголов и испанцев состоял в том, чтобы спасти свои жизни, а для японцев и англичан - в том, чтобы радоваться гибели своих врагов. Но не оказываются ли действия тех и других теми самыми чисто “реактивными” действиями - ответами на природные факторы, которым Вебер отказывал в социальности в строгом смысле слова? Можно сказать, что смысл рассматриваемых ураганов состоял в том, что один не позволил монголам захватить Японию, а другой - испанцам захватить Англию. Хорошо, пусть будет так. Но тогда, во-первых, мы начинаем называть “смыслом” “объективный” смысл событий, а не “субъективный” смысл действий. Во-вторых, в любом случае у нас получается, что данные ураганы оказываются наделены неким “смыслом”.

Но дело даже не в этом. Ни субъективный смысл социальных действий, ни “объективный” смысл исторических событий не существенны для структуры исторического события как таковой. Здесь мы имеем в виду следующее. Мы уже говорили о событии как единстве воздействия и претерпевания. При этом событие начинается как претерпевание, которое переходит в воздействие. Динамика воздействия и претерпевания позволяет выделить следующие фазы события: 1) зарождение события в недрах предшествующих условий (противоречие между миром и актантом, действительное довлеет над возможным); 2) подъём события (борьба воздействия и претерпевания, возможного и действительного); 3) пик события (равновесие воздействия и претерпевания, момент перехода возможного в действительное); 4) угасание события (победа воздействия над претерпеванием, возможное стало действительным); 5) смерть события в новых условиях (разрешение противоречия между миром и актантом, торжество действительного, в котором начинает брезжить новое возможное). Мы настаиваем на том, что наличие и последовательность этих фаз имеют место в любом событии, независимо от его содержания и смысла. Первоначальное воздействие со стороны среды, оказывающееся претерпеванием с точки зрения данного актанта, неудовлетворенность актанта сложившимся положением дел, его усилие, начинающееся как решимость и затем выплескивающееся в воздействие (социальное действие), преобразование среды, выступающее с ее точки зрения как претерпевание, - все эти моменты события, и именно в такой последовательности, конституируют его структуру в любом случае. Инвариантной является сама структура этих моментов.

Здесь хотелось бы сделать небольшое отступление о ценностях. Выше мы признали, что основным типом социального действия в событии является ценностно-рациональный тип. Тем не менее предлагаемый нами структурно-исторический метод предполагает абстрагирование не только от смысла социальных действий, но и от мира ценностей. Подобно тому, как в повседневном поведении обывателя следует различать, что говорится о мотивах тех или иных действий, а что на самом деле является мотивацией, так же, в большинстве случаев, в событийствовании исторического деятеля следует различать, что декларируется в качестве мотивов “деяний”, а что является их действительной подоплекой. Выдвигание в качестве целей событийствования так называемых “высших ценностей”, которые предполагается либо защитить от гнусных посягательств врагов, либо воплотить в бренную действительность, либо, на худой конец, приблизить к этой действительности, во многих случаях представляет собой всего лишь рационализацию. Следует пояснить, что термин “рационализация” мы употребляем здесь в квазифрейдовском смысле. Это означает, что мы вовсе не склонны сводить к сексуальности скрытые мотивы действий исторических персонажей. Историческое либидо следует понимать более широко, чем сексуальную энергию. Рационализацией же мотивы исторической событийности являются вот почему. С нашей точки зрения, следует различать декларируемую, так сказать, официальную для данного социума систему ценностей, и скрытую, неофициальную систему ценностей. Ядро первой зачастую составляет “джентльменский набор” истины, добра и красоты. По этому же ведомству проходят дежурные лозунги “правильной веры”, “национального величия”, “бремени белого человека”, “справедливого” или “гармоничного” общества и т. п. Ядром же неофициальной системы ценностей, являющейся более мощной пружиной событийствования, оказываются банальные, хорошо всем известные вещи: деньги, власть, слава, почести, могущество, благосостояние, в конце концов, самоутверждение. Здесь мы не будем оригинальны. Изучение истории привело нас к тому, что человек по сути своей не меняется. Он может изменить жене, правителю, родине, даже “революционным идеалам”, - но он никогда не изменяет идолам утверждения в этом мире. Вечная троица Власти, Богатства и Славы является профанным эквивалентом сакральной троицы Истины, Добра и Красоты.

Рассмотрим теперь в применении к событию такие характеристики социального действия как “ожидаемость” и “согласие”. Надо сказать, что в этих пунктах Вебер достаточно осторожен. С одной стороны, ожидания оказываются важным фактором конституирования социальной общности.

Если игроки в карты осознают, что принятых правил игры никто не придерживается, - “установленный порядок” данной общности разрушится [7, с.513]. И так же во всех прочих случаях. С другой стороны, поведение, ориентированное исключительно на ожидания других, оказалось бы, по Веберу, “абсолютно пограничным случаем чисто “общностно ориентированных действий”” [7, с.514]. Далее: Вебер полагает, что в социальных действиях присутствует нечто большее, чем простая совместимость, поскольку “это поведение ориентировано на какое-либо согласие, которое предполагается эмпирически “значимым”” [7, с.528]. В то же время он признает: “Не все общностные действия” относятся к категории действий, основанных на согласии, но лишь те, которые усредненно основывают свою ориентацию на шансы согласия”[7, с. 528].

Что касается события, то оно втягивает в свою сферу и согласных, и несогласных. Причем несогласие более важно для сущности события, чем согласие. Событие есть следствие несогласия актанта с существующими условиями. То же самое в еще большей мере справедливо относительно ожиданий. Событие ориентировано не на ожидания, а на нарушение ожиданий. Событие — это всегда неожиданность, даже когда оно ожидаемо.

Обобщая вышесказанное, можно предложить следующее различение понятий “социальное действие” и “историческое событие”: действие есть элемент функционирования общества, а событие есть элемент изменения, развития общества. В отличие от действия, которое зачастую носит ординарный, рутинный, алгоритмизированный характер, в событии всегда есть момент усилия, и этот момент составляет субъективное ядро события. Но в событии обязательна объективная (лучше сказать - объективированная) оболочка. Событие есть объективация усилия, и момент объективации обязателен в нем. В действии же момент объективации, как правило, присутствует, но не является обязательным. Позиция М. Вебера здесь не вполне ясна. С одной стороны, он не признает социальным действием “прочитанную в одиночестве молитву” [7, с.603]. С другой стороны, он признает таковыми “буддистское созерцание и христианскую аскезу” [7, с. 497]. Сравни также: “.независимо от того, носит ли оно (действие - А.Е.) внешний или внутренний характер, сводится ли к невмешательству или терпеливому приятию.” [7, с.602-603].

Событие не может быть без человеческого действия, но оно не сводится к действию. В событии всегда присутствует нечто сверх действия. Это «сверх» было выражено нами в понятии событемы. (Понятие событемы введено нами в научный оборот в серии публикаций [9; 10]). Не вдаваясь в подробности, предложим несколько взаимодополняющих определений данного понятия: 1) событема есть идея (эйдос) событий; 2) событема есть возможность событий определённого типа; 3) событема есть принцип, определяющий, каким образом могут, а каким не могут происходить события определённого типа; 4) событема есть структурообразующая ячейка истории, своего рода «пустота» истории, заполняющаяся единичными историческими событиями.

С точки зрения событемного подхода история представляет собой сравнительно небольшой набор событем, заполняемых огромным множеством единичных событий, производимых огромным множеством актантов, сводящихся к сравнительно небольшому числу историкопсихологических типов.

Литература

Гавриленко И. Исторический акционализм как методология исследования исторического процесса. / И. Гавриленко // Социология: теория, методы, маркетинг, 1999. - № 3. - С. 101-118.

Романовский Н.В. Историческая социология в структуре социологического знания./ Н.В. Романовский // Социологические исследования, 2000.- № 6. - С. 10 -19.

Романовский Н.В. Историческая социология: проблемы и перспективы./ Н.В. Романовский // Социологические исследования. - 2002. - № 10. - С. 114-121.

Черных А.И. Историческая социология на западе (конец ХХ в.). / А.И. Черных // Социологические исследования, 2002. - N° 2. - С. 87- 92.

Штомпка П. Социальное изменение как травма (статья первая). / П.Штомпка // Социологические исследования, 2001. - № 1. - С. 6- 16.

Штомпка П. Культурная травма в посткоммунистическом обществе (статья вторая). / П. Штомпка // Социологические исследования, 2001. - № 2. - С. 3- 12.

Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесло. Ю. Н. Давыдова, Предисл. П. П. Гайденко. - М.: Прогресс, - 808 с.

Эйнштейн А. Собрание научных трудов: в 4- томах/ А. Эйнштейн. Т.4. - М. : Наука,1967. - 456 с.

Ерёменко А.М. О виртуальности виртуальной истории. /А.М. Ерёменко // Человек. - 2002.- № 3. - С. 124- 139.

Ерёменко А.М. Эйдосы вещей и эйдосы событий в учении Платона. // Doxa. / Збірник наукових праць з філософії та філології. Вип. 4. Грецький спадок і сучасність. - Одеса. 2003. - С. 76-83